Самый конец восьмидесятых годов. Ленинград. Невский проспект. Бойко идет торговля живописью, прикладной утварью и прочими изобразительными радостями. В основном торгуют своими работами студенты “Мухи”и “Репы”. Околохудожественный люд еще не присосался к молодым авторам. И потому, вокруг “Катькиного сада” - весело и беззаботно. Группа иностранцев роится возле какого-то бородатого дядьки.
Подхожу поближе, интересуюсь. Бородач развесил на решетке небольшие досочки, размером 20х15, на которые наклеена береста с монохромными изображениями. Тематика, в основном, - православная. Берестяные досочки уходят влет, за доллары, франки, фунты... Любуюсь тонким, необычным исполнением.
Спрашиваю - что за техника? Дядечка ухмыляется в бороду: - Волчий клык!
Ага! Хорошо, - не коготь птеродактиля.
Вот тогда мне береста и приглянулась! Теплая, бархатистая как замша, поверхность. У мужичка , думаю, скорее всего - тиснение. Хм. Надобно добыть бересты! Добыл в лесистой полосе недалеко от общаги. Обработал. Ну и - фантазия разыгралась. Техника, как водится, пришла в след за образами. Покумекал, дунул, плюнул и получилась у меня на выходе - гравюра на бересте, плюс роспись водными красками. Работал я в этой технике года 3-4. Иногда, с большим интересом, подключалась Татьяна. В общей сложности, было сделано за это время около двух десятков работ. Почему-то, мною забытых. Теперь мне это кажется несправедливым, по отношению к тому, полному надежд, мечтаний и упоенному работой, времени. И вот- все, что осталось на руках- это представленные выше репродукции из журнала « Soviet Lend» за 1991 год и одна черно- белая фотография. Мы были молоды и беспечны и не фиксировали на пленку каждый свой изобразительный шаг. Такие вот пироги.



CEHЯ

Сеня хорошо устроился.
Он сидит в Летнем саду, прямо на земле, моет кисточку в луже и пишет этюды.
Иностранцы наблюдают, восторгаются русским гением и скупают все, что Сеня накрасит… Сеня обогащается и едет к друзьям в общежитие праздновать.
Сеня в мастерских Азы Николаевны пишет натюрморты…
Сеня поет…
У него роскошный баритон. Девушки вздыхают, замирают сердцем.
…- Девушка!… Сеня поворачивается в профиль к Ире Поливановой- новенькой и самой красивой.
-Девушка, Вам нравится как я пою?!…
Ира полыхает алым маком и опускает махровые ресницы.
По окончании урока живописи, Сеня уводит красавицу Иру гулять по Фонтанке.
Больше всего Сеня любит свою дворницкую каморку- два на два метра. Койка, сундук. Окон нет.
Сеня поднимается на три ступеньки по железной лестнице, отворяет дверь. Квадратный метр- предбанник. Сеня скидывает на гвоздь тулуп и проникает в каморку. Тепло. Лежит калачиком на кровати. Хорошо.
Сеня встает, проходит в носках к наружней двери и распахивает…
Зима. Под желтой лампой фонаря вихрем проносится снег. Звучит Свиридов… Это лучшие мгновения сениной жизни.
Сеня- скульптор. Он закончил Академию. Он ничего не ваяет.
Он считает, что незачем загромождать пространство неживыми и холодными формами.
Вчера он гулял на собственной свадьбе.
Вторую жену Сеня полюбить не смог, как и- первую.
С первой женой- Ольгой он бы еще долго существовал, бок о бок, да вот- глазастая Ольга обнаружила измену. Еще утром на Сене трусы были надеты правильно, а вечером- трусы оказались наизнанку… И не отбрехаться было, как Сеня не изворачивался.
Новая жена Юля- красивая и очень взрослая адвокатша.
Зачем она ему- такая взрослая и умная? А как же остальные девки? В Петербурге много- молодых и красивых… Когда Сеня вдевается в черные кожаные штаны, в черную рубаху- он неотразим и все девки- его.
Когда душа хочет праздника, Сеня едет к друзьям в общежитие.
Окна- на распашку… - Сеня поет громко и для всех людей.
Сына от Ольги он никак не может забыть.
Мальчик прожил всего несколько дней.. Сеня изо всех сил старается не помнить. Но, маленький сынишка никак не забывается.
Сеня немного располнел. Раскраснелся и оплыл лицом. Девки его волнуют, по-прежнему, но сам он их уже не привлекает.
Сеня ничего лишнего от глыб не отсекает, но считается хорошим мастером и дает иногда уроки мастерства частным образом. Хотя, зарплаты дворника хватает ему вполне.
Накоплений у Сени нет. Почти всю зарплату дворника он раздает студентам академии и неимущим старикам.
А кутит Сеня с репетиторского приработка. Он считает эти деньги нетрудовыми и упавшими с неба.
Напившись на дне рождения у друга, Сеня не добрался до своей каморки и уснул в сугробе, за лавочкой. Завалился в сугроб и уснул. Калачиком. За ночь его припорошило снегом.
Последний сон Сени
Бабу изваял Изо льда- Изольду.
Красивая.
Полюбил, объял- растаяла баба.
Извелся, истомился…
Высмотрел, выкрал девку Красную.
Красную- жаркую.
Полюбила, объяла…
Красная, жаркая - в ней жил и горел
Долго и счастливо
Как целую жизнь- один день
Пока Сеня дышал, ему тихо звучала «Метель» Свиридова.
Нашли его утром, когда рассвело.



ПРО СОМА-ЛЮДОЕДА

Над омутом, с берегов, склонился стеной старый лес. Воздух застыл. Лист не шелохнется. Птица не крикнет. Прозрачная Воря вдруг теряет дно. Под нами- черно. Провал. Идем над омутом на байдарках молча. Страшноватое место. Жуткое.
Когда-то здесь была мельница. Она красиво отражалась в воде вместе со старым мельником, дочерью старого мельника и женихом дочери старого мельника. Из деревни приходила скотинка большая и маленькая. Пила из реки, отражалась. Белая птица била по воде крыльями. Все жили в мире и согласии. Красивая картинка была.
Когда пропала первая овца, никто в деревне не шелохнулся. Да мало ли что…- Заблудилась наверное. Следом пропала еще одна. И- еще… Собаки пропадать стали - одна за другой… гуси…, утки… Вот тогда люди и смекнули, что нечисто дело. Решили, между собой так: — В реке, у мельницы, черт завелся. Мельницу, с той поры, стороной обходить стали. А через какое-то время пропала и дочь мельника. Словно в воду канула. И мельник пропал. Погоревал, погоревал и пропал. Лес состарился, помрачнел. Заброшенная мельница источилась временем, обветшала, рассыпалась и уплыла ветхим скелетом по реке. И ничего не осталось. Только лес один отражается, в омуте, мрачной стеной.
Может все так и было, а может и- врут. Все может быть.
Мы встали лагерем подальше от омута, за поворотом. Место чудное. День теплый, солнечный. Тропка натоптана через лес. Там должна быть деревня.
Отдыхаем после перехода. Разлеглись на траве. Расслабились…
— Сом-людоед, говорите?…
Саня- известный художник из Петербурга раскладывает на куске брезента свои сокровища- роскошную коллекцию блесен. Сокровища… Они сверкают серебром, отливают изумрудом, позвякивают. Всю эту красоту - орденами, да на грудь великому рыболову. Саня-страстный охотник до щук…
— Мне нужно мясо…
— Зачем тебе мясо?… дядя Леша с интересом смотрит на друга.
— Не мне… Сома- людоеда вашего ловить буду…
Деревня оказалась не так уж и далеко. Через пару часов Саня и дядя Леша притащили пакет с курами. Небольшие цыплячьи тушки.
—Жопки!… Жопки- мне!
—?
— Сом куриные гузки любит… объясняет Саня.
Саня знает. Крупная рыба- его конек. Для сома-людоеда, отобраны самые большие крючки. Крючки тройные, с длинными заостренными бородками. Снасть серьезная. На- крокодила, не меньше.
Все дела давно переделаны - дрова напилены, наколоты, в поленницу сложены. На столе упревает хряпушка родимая. Бездельничаем. Час за часом по небу солнце катится. Купол, над нашими головами синеву набирает. Там зажгутся первые звезды. Солнце катится по самому краю купола. Ненадолго замирает, полыхает киноварью, охлаждается в малиновом облаке и уходит за кулисы с нарисованным лесом. С реки, на берег туман выползает. А с туманом и ночь пришла. Все спать улеглись. Все, - кроме Сани, меня, дяди Леши, да- комаров. Комары никогда не спят. Они поют нам в уши тонкими и лютыми голосами. Лезут в ноздри, в- глаза, за- шиворот… Отбиваемся в рукопашную, окуриваем головешками. Комары атакуют все реже. Заунывное дребезжание- все тише. Комариная Увертюра закончилась. Короткая пауза. Берет ноту первый кузнец… Подхватывают - второй.., пятый.., двадцать пятый.., сотый.., тысячный… И великий стрекот разливается по берегу, над рекой, над полями… Ночь звенит. На небе- звезды…. В реке- звезды… Редкая рыба плеснет, волной луну качая. Шесть «донок» уже установлены. Шесть донок заряжены куриными гузками.
- Сом выйдет на охоту ночью…. Саня знает. Покидали в реку остатки каши. В сторону омута- покидали каши побольше. Это - чтоб сома приманить. И спать ушли. Каша гречневая с тушенкой- духовитая.
Ночь звенит.
Нет! Это не ночь звенит! Звенят бешено на донках колокольчики …
Кто-то большой и сильный пожирает куриные гузки.
Кто-то дергает леску на всех наших донках и трезвонит, трезвонит колокольчиками.
Пойти к реке никто не решился.
Утром - Саня, дядя Леша и я осторожно приблизились к воде.
Лески всех донок между собой - перепутаны.
Осторожно вытащили «бороду» на берег.
Куриных гузок- как не бывало. Как не бывало и - пары мощных крючков- тройников. А один тройник, из оставшихся, - разогнут и сломан.
Кто это был?! Кто к нам в гости ночью пожаловал?! Уж не тот ли, кого мы «пригласили», втайне надеясь, что он не придет.
Все может быть.



КАК ДЯДЯ ЛЁША ПЕРУНА БОЯЛСЯ

Августовские грозы умели нагнать страху. Очередная ночь приходила, накрывала плотно, била молниями, сотрясала лес и уходила на запад. Поутру, родившись заново, мы собирали потрёпанный лагерь, упаковывались в байдарки и уже к вечеру обустраивали новое место для ужина и сна.
Дядя Леша турист многоопытный.
Костер- с одной спички заведет.
Байдарку пропорет- на ходу заштопает.
Рыбу- без снасти, голыми руками поймает.
Из лопухов - голубцов навертит.
«Хряпушку родимую» хоть из топора приготовит.
Дядя Леша вышагивает широко.
Он- впереди. Он- командор.
Спина- Ильи Муромца.
Ошую- пила, одесную- топор.
Иду за ним в след. На бедре - «Кладенец» из косы выкован.
Гвоздь-сотку с одного маха Кладенец рубит. Камыш, крапиву , то- сам посечет, только придерживай.
Вокруг- сосны в три обхвата, бурей искромсаны.
Ветки сломанные - ежами противотанковыми.
Плющ за ноги цепляет. Ходим кругами, дрова собираем.
Круг за кругом, друг за другом.
Заблудились.
Дядя Леша тревожится, на небо поглядывает.
Темнеет.
-Лешак нас водит…
Бросаем дрова, закуриваем.
Придумали на дерево лезть, оглядеться.
Сидим на двух соснах.
Высоко сидим, ничего кроме потрепанного леса не видим.
-Точно лешак!… С ним только по-хитрому сладить можно.
Будем ломиться, как сохатые - напрямки…
Дядя Леша указывает куда-то, в самую гущу крапивы…
- Я тудой…
Слезаем.
Ломимся сохатыми в противоположные стороны.
Бурелом - ногу не воткнуть.
-Ау!… это командор заблудился в одиночестве.
-Ау!… ему в ответ. И - Ничего кроме двухметровой крапивы с нашими просеками.
Стемнело. Ветер.
На плечо мне опускается десница командора.
-Помощь звать надо!
-Надо… набираю воздуху полные легкие…
-Таня-а-а-а!!!….
Командор - ладони рупором…
-Таня-а-а-а!!!…
-Вы чего раскричались?!….
В двух шагах широко улыбается лабрадор Нора, рядом Таня- моя жена.
-Ужин стынет, а вы дурака валяете…
-Заблудились мы!…
Таня не верит, смеется и уходит. Сгребаем дрова, бежим за Таней.
Через пару шагов - наш лагерь. Мирно потрескивает костерок. На столе упревает «хряпушка родимая».
Все нас ждут.
Расселись вкруг стола.
Принимаем на грудь «боевые» сто пятьдесят.
Хорошо!
Принимаем еще.
Лучше не бывает!
Укладываем женщин и детей спать.
Ветер.
Привязываем накрепко «штормовые» палаток к соснам.
Собираем, от греха, шатер-кухню, накрываем посуду. Прячем ножи, вилки, весла- все режущее и колющее.
Ночной заплыв в Угре- а ля нюд.
Вода пьянит… Щуки нам- сестры, пескари- братушки.
Породнившись с рыбами, ступаем на берег, дабы слиться со всеми воздушными и лесными сущностями.
Сливаемся и роднимся.
Ветер морщит реку, треплет верхушки сосен, шелестит травой.
Небо чернильно-черное , ни - звезды.
Ветер.
То- не ветер, то- душа поет!
Дядя Леша застыл величавым изваянием.
Зычным басом объявляет над рекой…
- Ариозо!
И вся живность, все туристы, притаившиеся в ночном лесу слушают…
Слушают, как дядя Леша оперным голосом «Не боится никого-ничего», аки сказочный Трубадур.
«Ариозо» разливается широко и замирает эхом над взлохмаченными кронами…
-Перунок!!!…
Голос наполнен силой.
Силуэт командора грозит небу…
Угра ему- по колено. Темный лес- по пояс.
-Перунок! Не боюсь я тебя!!!…
И он был услышан.
Огненный росчерк - от неба до земли.
Дядя Леша едва успевает порскнуть в кусты.
Молния, шипя пронзает след , где живая плоть командора оставила тепло и запах.
И - Водопад на наши головы…
Перун, широким жестом, смахивает со стола котлы, «хряпушку родимую», посуду...
Расшвыривает по берегу одежду, стулья… и все наше прочее- колющее, режущее, нужное и мокрое.
Однако, остановился вдруг. Вздохнул и ушел. Палатки с женщинами и детьми не тронул.
Остальная ночь была тихая.
Утром мы радовались себе- целым и невредимым.
Вплотную к палатке, где провел остаток ночи дядя Леша, лежала здоровенная, когтистая и мохнатая ветвь.
Привет от Перуна.



ПАДЕНИЕ АВТОРИТЕТА

Лето
Тем благословенным летом нас без остатка захватил настольный теннис. Время остановилось. Солнце недвижно висело над нашим двором. Зной поглощал пространство. Зной поглощал время. Зной пронизывал дома и наши тела… И под этим солнцем мы были счастливы. Счастья хватало без меры на всех. Мы резались, резались в настольный теннис до опупения. Когда же припекало особенно, бежали на Волгу. Бежали быстро, едва касаясь голыми пятками раскаленного асфальта. Охолонувшись в реке, бежали обратно, порождая ветер. Сатиновые трусы высыхали и парусили на бегу… Мы притормаживали у бочки с квасом и заливали в себя- кто сколько сможет. И снова, и бесконечно… щелкали, щелкали, щелкали в пинг-понг. Помимо своих, прибывали «варяги» из ближних и дальных дворов. «Варяги» постарше и понаглее теснили робких. Но, уважая наше право, развлекались недолго. Солнце пекло и не двигалось. Шарик скакал и скакал.
Гоша Пятак
Гоша неустанно работал над повышением собственного авторитета. Он сшибал мелочь у подростков вроде нас. Начинал Гоша, когда-то, скромно - с пяти копеек. Шло время, Гоша борзел и повышал таксу. Теперь Гоша Пятак запрашивал по 20 копеек с носа.
Остановит малолетку-
-Дай 20 копеек…
-Нету.
-А ты попрыгай…
Малолетка изображал подпрыг, не отрываясь от земли.
-Прыгай-прыгай!… Выше!
Не царское это дело- шарить по карманам. Если в карманах звенит- требовал отдать все до копейки. Гоша Пятак гордился своим прозвищем. Пятак- монета крупная, увесистая, красивая. Он, почему-то не учитывал, что мы тоже, с каждым годом, крепчали телом, грубели и нестройными рядами покидали нежный возраст.
Витька- Барракуда
Противник Гоши - Барракуда приехал в наш дом из Геленджика, на лето к родственникам. Море превратило Витьку в щуку. Мы и сами не посуху ходили - из Волги не вылезали. Но, Витька, - только что жабры себе не отрастил. И вот, против нашего чемпиона и всеобщего любимца Витьки- Барракуды вышел играть авторитет Гоша Пятак. Шел мимо, отодвинул мелкого Юрку Клопа и взялся за ракетку.
———Игра———
Барракуда играет мастерски. Легко парирует, достает любую подачу, подрезает, гасит, двигается быстро. Красавец! Гоша Пятак играть тоже умеет. Но, больше финтит и фасонится. Бесцветные патлы мешают и липнут к прыщавому лицу. Он сплёвывает сквозь зубы, склабится. Вечно забитый нос не дышит. Рот открыт. Попахивает свежевыпитым одеколоном «Русский лес».
Мы побаивались Гошу Пятака.
За длинными ударами наблюдать легко. Но, короткое, быстрое тырканье у самой сетки, разглядеть почти не возможно.
Шарик, в тот день, скакал и метался у сетки с бешеной скоростью. И вот, очередной, лихозакрученный финт Барракуда «гасит» коротким, резким взмахом. И….
Шарик точнехонько влетает в рот авторитету- Хлоп!
Вот и все.
Нет больше Гоши Пятака. Перед нами - обычный прыщавый хлыщ с открытым ртом и шариком в зубах.
Даже Юрка Клоп увидел, что Гоша вовсе не- Соловей-Разбойник и смеялся громче всех.
Мзду с нашего двора бывший «авторитет» больше не получал. Отныне Гоша, Гоша Прыщ, место своего позора обходил за версту.
Спустя много лет, в беспросветном и холодном ноябре, я увидел Гошу. Опустившийся, с трясущимися руками алкоголик, он просил на хлеб, или водку. Больной и несчастный.
Я выгреб ему всю мелочь из карманов.



КАК Я ПЕЧКУ СКЛАДЫВАЛ

Жизнь наша в деревне была не то, что бы- богата на события, но скучать нам не приходилось. Это точно.
Приятель мой Толик искал печника. Все профессиональные и потомственные мастера раздували от важности щеки и каждый божился, что он, мол, - единственный на весь свет знает великую тайну, передаваемую от прадеда- деду, от деда- отцу, от отца- сыну… И ломили цену. Не боги горшки обжигают. И я вызвался сложить печку.
Дача у Толика выросла неподалеку от нашего дома. Небольшой двухэтажный сруб на берегу Волги.
Берег высокий, крутой. Ближе к воде, нашли мы с Таней подходящую, не слишком запесоченную глину. Подняли наверх ведрами и всю ее в сметану перетерли. Хорошая получилась глина. Пластичная, без единого камушка.
Установили блочный фундамент и процесс пошел. Работали до пота, в четыре руки. Затирали швы не рукавицей, но ладонями. На ряд кирпича- слой глины. Глину для печки положено укладывать тоненько, не более 5 мм в толщину. Так и делали. Ряд - за рядом, слой - за слоем.
Дымоход продумывали тщательно, отрисовывали каждый последующий ряд. Али мы не рисовальщики!?
И выросла печка большая, под самый потолок. Осталось трубу вывести.
Подошел Славка Кирпич. Рекетир. Он собирал дань с городских ларьков. Славка Кирпич- сосед. Он - из местных деревенских, и наслышался о нашем с Таней трудовом подвиге.
-Классно сложили! Сколько в деревне живу, первый раз вижу печку такого качества- в черне. Картинка!…
Кирпич поцокал языком, похлопал нашу красавицу нетрудовой ладонью и укатил к подопечным ларькам.
Трубу выводить оказалось непросто. Высокая и узкая, дымоход - в пол- кирпича. Завершил, как и положено, - оголовком. Труба без опоры качается. Прикрутил я к обрешетке две поперечины, дабы труба стояла и не кренилась. «И все бы хорошо, да что-то нехорошо!»
Два плотника, с первого этажа, стали меня донимать.
Носатый Гена- здоровенный, семейный мужик взялся меня подкалывать, а напарник его Юрка, - такой же медведь с виду- ржать в голос.
Один шутит- другой ржет.
Шутки из разряда безобидных постепенно перешли в разряд трудно-терпимых.
Потерпел я какое-то время. Надоело. Пообещал насмешникам за шиворот мусора насыпать. Не поверили. Развлекают себя дальше. На втором этаже, где я работал, пола не было. Лежал редкий настил из досок, чтоб я мог ходить, месить раствор, да спокойно работу свою делать. Доски давно замусорились кирпичной крошкой, щепками и цементом.
И вот я широко шагаю через полуметровую дыру левой ногой. Правая -цепляется подошвой кирзача за гвоздь. Стою враскоряку над пропастью, обнимаю трубу и пытаюсь отцепить правый сапог. Счастье, что трубу к обрешетке успел закрепить. А то бы рухнул вниз вместе со своей трубой.
Дрыгаю правой ногой. Доска позади меня переворачивается и весь мусор летит вниз на веселые головы. Эти шутники только что устроились обедать.
За шиворот и в миски, с куриным супчиком, насыпалось им изрядно.
Ей богу - ненарочно!
Ржание внизу прекратилось. Послышались угрозы и предложение-слезать к ним на расправу. Слезаю. Не сдерживаю себя и смеюсь. Хорошо смеюсь, громко. Ибо я и есть, по факту- тот, кто смеется последним.
А я их предупреждал!
В драку не полезли- не дети уже.
Всю эту комедь наблюдал со стороны Слава Кирпич. Он только что вернулся из города на своем кабриолете. Жигуль, со срезанной автогеном крышей, был под завязку забит «свитой короля» - мелкой городской шпаной. Кирпичу поведение веселых плотников явно было не по душе.
-Носатый, ко мне!
Гена, мужик высокий и могучий, сразу, как-то, весь подобрался, уменьшился в размерах и пряча маленькие глазки, явился на зов.
-Слетаешь в город- купишь водки и закусить. Нам с Алексеем столик накроешь…
Через час столик был накрыт. Посидели на пару с Кирпичом, выпили за мастерство, за печку, за удачу…
Шутники к столику допущены не были.
На следующий день приехал Толик. Печкой он оказался доволен и щедро расплатился со мной. Этих денег, нам с Таней и маленьким Макаром, хватило безбедно дотянуть до весны. А там, я удачно пристроил наши первые работы в Московский музей современного искусства М’Арс.
Печки мы больше не складывали.
Юмористы Гена и Юрка исчезли с моего горизонта.
Слава Кирпич не зажился на этом свете. Его скользкий и опасный путь прервался в середине 90-х.
А печка?
Печка стоит и по сей день. Греет исправно. Толик доволен.



МОЛОЧНЫЙ ПОРОСЁНОК К НОВОГОДНЕМУ СТОЛУ

Встречали Новый год у брата в деревне.
Огурчики-помидорчики,капустка, грибочки, водочка…
Проводили старый год, встречаем Новый.
Похлестались в баньке вениками и - к столу. Праздник в разгаре.
Мы были молоды, меры не знали, краев не видели.
Накидывали на грудь весело и часто.
Брат, после очередной рюмки, вспомнил про свою брюхатую хрюшку и пошел на двор проведать.
-Опоросилась!
Мы бежим смотреть…
И правда- двенадцать розовых поросят, только что народившихся, спят, уткнувшись в соски своей четырехсот килограммовой мамаши.
И тут замечаем еще одного - тринадцатого. Лежит на соломе в стороне. Синюшного цвета. Трогаем- не двигается, холодный, не дышит.
Аккуратно забираем теплыми ладонями в дом.
Таня моя вспоминает шедевральное кино «Свинарка и пастух».
-Помните, как Любовь Орлова вдыхала жизнь в коченеющих поросят?!
Женщины праздник со стола убрали.
Постелили фланелевую пеленку, уложили поросенка. Склонились. Смотрим... Не ножки, а четыре фигурных прутика с копытцами. Ребрышки выпирают, тощенький, кожица в складочку синеет на глазах. И такая жалость к этому хрупкому созданию! И вот мы с братом, по очереди, наполняли поросенку легкие спиртными парами, дули прямиком в крохотную пасть и качали поршнем тоненькие ножки. Все сделали в точности, как Любовь Орлова.
И о чудо! Поросенок ожил! Порозовел, потеплел и пискнул. Попробовали на ножки поставить. Валится. Правая задняя оказалась сломанной. Маленький калека. В поросятник ему нельзя. Не выживет.
Мы определили поросенка на печку и заперли в клетке из под канарейки. А то непременно свалился бы с высоты на пол и повредился бы уже окончательно.
Всю новогоднюю ночь мы вставали к поросенку по очереди. Каждые два часа, он издавал из клетки мелодичные звуки, больше похожие на птичьи трели, чем на поросячье хрюканье. Кто-нибудь из нас просыпался и давал новорожденному хрюнделю подогретого молока из бутылочки с соской. Сосал молоко он уморительно и отваливался на пеленку. Пеленок и сосок было в достатке- у брата полугодовалый сынишка спал в соседней комнате.
Ну и напоследок скажу, что из нашего поросенка, со временем, вырос не самый крупный, но крепко сбитый и весьма недружелюбный хряк. Хромой на одну ногу.



ВЕЧНАЯ КОРОВКА

Девчушка, кнопка совсем, лет трех-четырех в красной шапочке, облокотилась на оградку. Мамку из магазина ждет.
Напротив девчушки - папка. Мужчиной назвать его пока сложно. Сильно невысокий, весь какой-то дробненький, плюгавенький и пьяненький. Паренек еще совсем, с пушистыми волосиками. За «плюгавенького» прости Господи. Ничего против этого молодого папки я не имею. Вполне он симпатичный, с умильным выражением на лице.
Девчушка похныкивает. Оно и понятно. Что ей папкины джинсы перед носом? - Скукота.
Короткий хнык и папка приседает на корточки. Трогает мягко за плечико, смотрит в глаза. Он мечтательно улыбается, силится что-то вспомнить. Дочурка хныкает раз-другой.
Лицо папкино светлеет. Он вспомнил!…
-Сивка-Бурка…Вечная Коровка!… произносит проникновенно папка и глотает внутреннюю слезу. Девочка улыбается.
Растроганный явлением Вечной Коровки, папка декламирует еще раз…
-Сивка-Бурка…Вечная Коровка!…
На слове «Вечная» голос его дрогнул. Дочурка тянет ручки. Они обнимаются. Все тепло и красиво. Много ли надо малышке.
Может быть папка ее не всегда будет пьяненький. И прочитает, когда-нибудь , своей дочурке сказки и былины. Не наизусть, а поглядывая в книжку, где на пыльных страницах затерялся Иван-дурак с его Сивкой-Буркой вещим Кауркой, да Илья Муромец с Бурушкой-Косматушкой.
А может этому- и не быть никогда.
А может быть- и не надо вовсе.
Сказать по правде, новый образ Сивки-Бурки мне показался необычайно привлекательным.
Ну где вы еще услышите про Вечную Коровку?



ЗУБАРИКИ

На Игоре- белая рубашка и красный галстук. Шикарные кудри прилизаны. Красивый и гордый. Его только что приняли в пионеры. Мы все, кто помладше, смотрели на него с завистью. В тот день мы играли с Игорем в ножички. Бросал я довольно прилично. И- с локотка, и- с запястья, и - с плеча, и - с макушки…
Игра наша с Игорем затянулась и приятели скучали, ожидая развязки. Известное дело, что закончиться все должно было зубариками. А зубарики это- зрелище и кино бесплатное.
Я проиграл. Игорь забил обломком кирпича толстую щепу в землю.
-Тащи…
Забил слишком глубоко. Я опустился на карачки и ползая вокруг, пытался ухватить зубами, едва торчащий, размочаленный краешек щепки.
-Не получается!
-Тащи! Игорь старше и сильнее меня.
-Сам тащи!
Слово за слово и драка последовала незамедлительно.
Подошел Рашид. Самый взрослый и авторитетный. У него уже пробивался на верхней губе пушок. Мы подозревали, что Рашид поскабливает под носом лезвием, тайно перед зеркалом, вызволяя свои усики наружу.
-Что за шум?
-Зубарики!
-Кто тащит?
-Он! Зрители указали на меня, проигравшего.
-Тащи!
И я снова, отплевываясь от земли, пытался ухватить щепку зубами. Рашид ползал рядом и внимательно следил, достаточно ли хорошо я стараюсь. Убедился в моем усердии, встал и ткнул пальцем в Игоря.
-Тащи ты!
Делать нечего, теперь Игорь сам должен был тащить свой зубарик. Как ни старался, сколько не елозил, сколько не кусал землю- не вытащил.
Подлянка!- объявил наш верховный судия и забил новую щепу в землю.
-Тащи, Игорек… Если не вытащишь, вытащу я! Закон ты знаешь.
Игорь пыхтел долго. В белой рубашке, он рыл землю носом. Буквально. Носом подкоп делать позволялось и даже приветствовалось. Наконец, он справился.
Что делать, таковы правила. Все довольны и все по закону.
Dura lex, sed lex.
Спустя годы, я иногда встречал Игоря. Он любил рассказывать, как ему нравится работать вожатым в пионерском лагере. С его слов, дети любили своего вожатого именно за справедливость.
А я и не сомневаюсь.

Алексей Жемчужников. Проза
АЛЕКСЕЙ ЖЕМЧУЖНИКОВ
ТРЕТЬЯ ЛИНИЯ
Карта сайта